Может быть, и вправду: чем полнее мы очищаем творческую личность от всего личностного — от внешних признаков, от исторических черт, от ее известности, — тем ближе подходим к «сокровенному центру» ее универсальности. А все же, расшифровывая «белые пятна» биографии гения, реконструируя его мысли и чувства, мы делаем это, в известной мере, по «образу своему». Поэтому стоит ли удивляться, что каждое новое прикосновение к жизни А.С. Пушкина, любое гипотетическое построение, связанное с его именем, должно вызывать и вызывает контраргументы? Это естественно. И важно тут только одно — убедительность этих возражений, так как только она одна дает «чистый опыт».
Наша гипотеза, изложенная в очерках под общим названием «Она казалась… она была…», предполагает, как уже знает читатель, что «утаенной» любовью Пушкина была Екатерина Александровна Буткевич. Пушкинисты — не все, конечно, — не согласны. Рассмотрим их возражения на примере наиболее развернутой рецензии Валерии Федоровны Муленковой, зав.сектором Государственного музея А.С. Пушкина. Итак, Валерия Федоровна считает, что слова Маевского «Пушкин не был знаком с Екатериной Буткевич» — свидетельство скромности мемуариста, которому «напротив… было скорее лестно назвать свою тетку в числе знакомых поэта. Но, не имея для этого документальных оснований, мемуарист проявляет осторожность». Мы же уверены, что Маевский умышленно написал эти, ставшие на наш взгляд роковыми для исследователей, слова. Наша уверенность основана на следующих предположениях. Маевский родился в 1833 году, значительно позже интересующего нас времени. Свою семейную хронику писал где-то около 188го.
Основными источниками для него, скорее всего, были рассказы матери, бабки и некоторых слуг, умерших, вероятно, много ранее написания хроники. Так, его мать умерла в 1852 году, когда ему было девятнадцать лет. Бабушка — через два года. За последующие почти тридцать лет многое из того, что не было записано, могло стереться в памяти. Конечно, написать фразу «Пушкин не был знаком с Екатериной Буткевич» Маевский мог и потому, что ничего не знал и не слышал об этом знакомстве. Но почему не знал? Потому что — не было? А если потому, что в прошлом его семьи, как и во всякой другой, могли иметь место события, которые не подлежали разглашению и, в данном случае, не позволяли его матери и бабушке говорить о Пушкине и Пушкиных вообще?
Более того, с самого Маевского могли потребовать обещания (в том числе и сама его тетка Стройновская — Зурова) не говорить и не писать на эту тему. Характерно, что во всей хронике фамилия поэта упоминается только один раз именно в разбираемой нами фразе.
Здесь же нужно учесть, что в 80-х годах прошлого века дети Стройновской от второго брака, т.е. Зуровы, занимали очень видное и влиятельное положение в высшем петербургском свете, и не считаться с их мнением в вопросе, касающемся прошлого их матери, Маевский, конечно, не мог. Но кажется бесспорным, что Маевский в то же время не мог не знать о близком соседстве семьи своего деда с семьей Пушкиных. (Расстояние меж их домами составляло не более двухсот метров). Не мог не знать, что лучшая, задушевная подруга его матери графиня Екатерина Марковна Ивелич была одновременно родственницей и очень близкой знакомой Пушкина и жила буквально рядом с обеими семьями. Также он, наверно, знал, что дети Александра Дмитриевича — Екатерина, Любовь, Николай — и дети Сергея Львовича — Александр и Лев — были почти ровесниками. После выхода Пушкина из лицея все они жили, в основном, под родительскими крышами, и Маевский вряд ли не понимал, что вся эта молодежь, живя в столь близком соседстве, имела немало поводов и случаев для частого общения.
Учитывая все это, для Маевского логично было бы, даже проявляя максимальную осторожность, написать, что он не знает или что ему неизвестно, были ли знакомы Пушкин и его тетка. Однозначность же его фразы, по нашему мнению, направлена как раз на то, чтобы отвести любого читателя даже от мысли о возможности этого знакомства. (Время показало, что он добился желаемого результата). Вопрос же о том, зачем ему это было нужно, остается пока нерешенным.
«В научном издании: Л. Чарейский «Пушкин и его окружение» (Л. «Наука», 1976, с.400) фамилия Стройновской, урожденной Буткевич, дана со звездочкой, означающей гипотетичность знакомства с Пушкиным. Автор же строит свою гипотезу не только о знакомстве, а о близком знакомстве Екатерины Буткевич с поэтом, не приведя для этого ни единого серьезного доказательства». Это — следующее возражение оппонентов, аргументированность коего, пожалуй, лишь в категоричности. И еще: «Исследователи т.н. «Донжуанского» списка Пушкина среди имен Катерина 1,2,3,4 имя Стройновской даже не предполагают». К сожалению, вынуждены здесь напомнить, что всякая гипотеза (в переводе с греческого — «предположение») является предположительным суждением о закономерной связи явлений (событий).
И в данном случае она предполагает на основе логических сопоставлений биографических фактов и пушкинских текстов направить работу исследователей на поиск документальных доказательств, обретя которые, данная гипотеза перестанет быть только гипотезой.
Отсутствие же имени Стройновской в работах, посвященных «Дон-Жуанскому» списку, имеющему на сегодня много «белых пятен», — не аргумент. И нужно добавить, что если бы пушкинисты за прошедшие сто лет хотя бы предположили в одной из Екатерин «списка» Екатерину Буткевич, то вопрос о гипотетичности ее знакомства с Пушкиным был бы давно снят, а сам факт подвергся бы, вероятно, самому внимательному изучению.
Некоторых рецензентов не устраивают «довольно странные язык и манеры» (цитата принадлежит В.Ф.М.) Пушкина в очерке «У соседей», написанном лишь как пример одного из возможных вариантов встречи Пушкина с Екатериной Буткевич и начала ее разрыва с графом Татищевым. Вниманию этих критиков предлагаем первоисточники:
1) А.М. Каратыгина. Воспоминания. 1880,т.28,с.568.
2) А.И. Тургенев. Ост. Архив, 1,296.
3) Вересаев. Пушкин в жизни, т. 1,с. 126.
4) Спутники Пушкина.т.1,с.213.
5) Яцевич. Пушкинский Петербург. 1935,с.12.
На вопрос о том, что побудило Пушкина переименовать няню Лариных из Фадеевны в Филипьевну, дать однозначный ответ так же нельзя, как безоговорочно отрицать возможную связь между Фадеевной у Лариных и, допустим, матерью или женой буфетчика (по Маевскому, наиболее доверенного слуги в доме) Фадеича, которую, повторяем, скорее всего звали Фадеевна.
Далее. «При перечислении общих знакомых Буткевичей и Пушкина происходит смещение во времени — первые свидетельства о личных встречах поэта с Хвостовым относятся к 1830 году (Черейский, с.451), Арендт лечил Пушкина с 1821 г., они не могли одновременно встречаться у Буткевичей. Кроме того, есть еще ряд неточностей. Так… Шемиот — двоюродный брат не матери Пушкина, а самого поэта (Павлищев, с.50)».
Отвечаем. В очерке «Факты» написано: «… что семьи Пушкиных и Буткевичей, живя в близком соседстве и имея немало общих знакомых, вполне могли быть знакомы между собой…». Здесь, как видно из приведенного текста, речь идет не о знакомых самого Пушкина, а, в первую очередь, об общих знакомых семьи поэта и семьи Буткевичей. А потому заметим, что тот же Черейский (с.450) говорит и о возможности знакомства Пушкина с Хвостовым еще в лицейские годы, и о посещении лицея — 20 марта 1816 года — Василием Львовичем Пушкиным вместе с Державиным, Жуковским, Хвостовым и др. Точно так же врач Н.Ф. Арендт (по словам Маевского, «друг и домашний врач семьи»), лечивший Пушкина после ссылки, мог и раньше бывать в обеих семьях.
Но в последнем случае замечание о смещении во времени имеет основание, хотя и требует подтверждения, как и наша версия.
В отношении же незадачливого жениха Любови Буткевич — Шемиота, действительно, была допущена неточность. Однако ошибался здесь уже Павлищев. Согласно родословной росписи, приведенной в 1томе сочинений Пушкина (изд. Анненкова, СПБ, 1855 г., с.435), Шемиот был сыном двоюродной сестры Надежды Осиповны Пушкиной и приходился поэту троюродным братом.
«Впервые выдвигается причина стремления Пушкина покинуть Петербург в 1819 г. — трагедия неравного брака Екатерины Буткевич. Но известно, что Пушкин был серьезно болен и потому испросил отпуск в Коллегии иностранных дел, чтобы уехать в Михайловское».
Ответ. Летом 1819 года Пушкин после болезни пробыл в Михайловском всего лишь около месяца. Говоря о его стремлении покинуть Петербург в 1819 -м — начале 1820-го, мы имели в виду общее настроение поэта, его желание поступить на военную службу, уехать за границу и т.д. Обычно это объясняется пущенной в Петербурге сплетней о том, что он якобы был высечен в канцелярии III отделения.
Трагедия первого брака Екатерины Буткевич, как одна из причин такого настроения Пушкина и его желания покинуть столицу, действительно, выдвигается впервые.
Конечно, не все оппоненты аплодируют и атрибутированию мадригала поэта «К.А.Б.***». Вот одно из конкретных возражений: «Но ведь первоначальными вариантами названия этого стихотворения были: «Экспромт М…ой» и «Экспромт М-оой». Рядом с ним печатается обычно другое стихотворение Пушкина «Мадригал М… ой», которое датируется тем же временем, т.е. 1817-1820 гг. Таким образом, адресат мадригала первоначально скрывался поэтом за этими буквами».
Это довольно распространенное заблуждение. И вот почему.
1. Пушкинский автограф этого стихотворения не сохранился.
2. Первоначально этот мадригал был помещен Пушкиным (в конце 1819 — начале 1820 годов) в подготовленный к изданию сборник его стихотворений, представляющий собой писарскую копию, известную под названием «тетради Всеволжского», где назывался «Экспромт». Пушкин самолично передал Никите Всеволжскому ее с просьбой издать сборник в его отсутствие, тем самым полностью подтверждая свою авторскую корректуру. В отсутствие Пушкина его сборник не был издан.
В Михайловском, в 1825 году, Пушкин, получив «тетрадь Всеволжского» обратно, вновь корректирует текст и исправляет «Экспромт» на «К.А.Б.***». До получения «тетради Всеволжского» Пушкин, восстанавливая многое по памяти, создает так называемые «тетради Капниста», где в записи заглавий (не приводя его полностью) называет стихотворение «Экспромт» и дает начальную строку:
«Что можем наскоро».
«Тетрадь Всеволжского» подробно описана Тимашевским и Цявловским в кн. «Летописи гос. лит. музея», кн. 1, Пушкин, с. 1-79. В резюме, посвященном стихотворению «К.А.Б.***», сказано (с.61) : «25 К.А.Б.*** (Экспромт)». В этом стихотворении Пушкин изменил только название. (Его же рукой сделана пометка «М», т.е. «Мелочи» — Б.Б.). Текст его совпадает с текстом издания 1826 года. Ранних текстов этого стихотворения не известно, равно как не известна и дата его написания. «Тетрадь Всеволжского» ставит начало 1820 года как предел, но это можно было бы предположить и на основе стилистических особенностей. Возможно, что мадригал относится к еще более раннему времени, например, к лицею, хотя и не фигурирует в лицейских собраниях. Буквы, поставленные в заголовке, не расшифрованы до сего дня». В примечании М.А.Цявловского к этому стихотворению (П.С.С. Пушкина изд. Академии наук, т.2 (2), 1949 г.,с. 106) сказано:
««К.А.Б.***». («Что можем наскоро стихами молвить ей».) (с.123 и с.606). Напечатано Пушкиным впервые в «Стихотворениях А. Пушкина» изд. 1826 г.,с.111, в отделе «Эпиграммы и надписи». Вошло без изменений в «Стихотворения А.С. Пушкина» часть 2-я 1829 г.,с. 150, в отделе стихотворения «разных годов» (С.П.)». Копии в сборниках:
1. В «тетрадях Всеволжского», л. 11 оборот с исправлениями Пушкина в 1825 году. У заглавия карандашом помета Пушкина 1825 г.: «М», т.е. «Мелочи». (Вс.). Напечатано Тимашевским в публикации «Тетрадь Всеволжского» (см.выше).
2. Шереметева (Ш). Датировка: 1820-е годы.
3. Кавелина (Квл) — Вторая половина 1820 гг.
4. Долгорукова (Дл) — 1830 — 1860-е гг. (датировку см. П.С.С. Пушкина изд. Академии наук, т.2(2), 1949 г.,с. 1008, 1009,1011).
Все копии восходят к не дошедшему до нас автографу (ищи в архиве Стройновских! -Б.Б.). Под обозначением «Экспромт» («Что можно наскоро…») вошло в «тетради Капниста», л.1, в перечень стихотворений отдела «Эпиграммы, надписи и пр.». См. Л.Н. Майков «Автографы Пушкина, принадлежащие П.Н. Капнисту» — «Известия отделения русского языка и слов. имп. Академии наук», т. 1,1896г., кн.З, с.580. Включено в рукопись 1830г. (курсив наш — Б.Б.) — Л.Б. N» 2393, л. 103. Печатается по С.П. Датируется июнем (не ранее 11-го) 1817 — 1819 гг., предположительно не позднее ноября (М.Ц.) (т.е. не позднее свадьбы ЕА. Буткевич — Б.Б.)».
Приведенные выше ссылки и цитаты дают полное основание утверждать, что наличие в копиях N* 2,3,4 названия «Мадригал М-ой» ни в коей мере не имеет отношения к авторству или корректуре Пушкина.
Все они, а в 3-ем и 4-ом случаях — безусловно, должны быть отнесены ко времени после выхода в свет СП (1826 г.) и, скорее всего, возникли в отсутствие Пушкина, предположительно, как попытка расшифровать адресат мадригала сначала Шереметевым Л.В. (см. Черейского), а затем Кавелиным и Долгоруким. Н.О. Лернер в статье «Дон-Жуанский» список» пишет: «Весьма возможно также, что Катерина 4 — либо Е.В. Вельяшева, либо Е.А. Тимашева; может быть, она даже та «К.А.Б.», которой Пушкин посвятил когда-то четверостишие (чье имя обозначено этими инициалами, установить невозможно)», (Пушкин, т. 4, СПБ, Б-Ефрон, 1910 г., с.98).
Таким образом, следует, что исследователи «Дон-Жуанского» списка среди имен Катерина 1,2,3,4 имени К.А. Стройновской даже не предполагают, — факт, гипнотизирующий многих знатоков пушкинианы. Стройновской — да. Но имя Катерины Александровны Буткевич Лернер-то как раз и предположил благодаря Маевскому, правда, сам того не подозревая. В дополнение нельзя не упомянуть, что тот же Н.О. Лернер посвятил мадригалу «К.А.Б.***» очень подробный комментарий, в котором проследил на удивление превратную судьбу этого стихотворения в печати с 1870 по 1907 годы (см. Пушкин, т.1, СПБ, Б-Ефрон, 1907, с.448). По нашему мнению, «К.А.Б.» — это, скорее всего, Катерина 2 или даже загадочная NN.
«В отношении Стройновской — прообраза Татьяны из «Онегина»- тоже можно возразить. Здесь совпадают лишь отдельные страницы их жизни. Современные пушкинисты прототипом образа Татьяны чаще называют Н.Д. Фонвизину». Вот такой контраргумент!
Интересно, что подразумевается под словами «отдельные страницы жизни»? Возраст Татьяны, когда Пушкин расстался с ней в конце романа, — не старше 22 — 23-х лет. В этом возрасте Екатерина Стройновская еще постоянно жила в Петербурге и ждала рождения своей единственной (от первого брака) дочери Ольги. Так какие же это «отдельные страницы их жизни»? Татьяна, как известно, росла в деревне, а Екатерина Буткевич — в городе. Так ведь петербургская Коломна была почти деревней. Или, может, имеется намек на ярмарку невест в Москве. Конечно, мы не найдем в жизни Татьяны точную фотографию жизни Буткевич-Стройновской. Более того, почти все приведенные нами в виде эпиграфов и отрывков из «Онегина» строки Пушкина взяты из черновых вариантов, не включенных поэтом, и, думается, не случайно, в основной текст романа. Что же касается Н.Д. Фонвизиной как прототипа Татьяны Лариной, то, во-первых, Пушкин вообще не был с нею знаком (см. Черейского), во-вторых, есть свидетельство целой творческой киногруппы, в содружестве с пушкинистами работавшей над созданием телефильма «Ужель та самая Татьяна». Для сбора материала, подтверждающего версию «Н. Фонвизина — Т. Ларина», ими были перерыты основные, архивы страны и найдено много документов, писем и проч., освещающих разные периоды жизни Наталии Дмитриевны.
Фильм был снят и показан по телевидению, но перед премьерой в еженедельнике «Говорит и показывает Москва» (N»20 от 11.05.83) появилась статья, где автор сценария М. Столбова писала: «Несмотря на многие биографические совпадения, к концу поиска мы склонны были согласиться с некоторыми литературоведами, выражающими сомнение: она ли (Фонвизина — Б.Б.) послужила прототипом Татьяны Лариной».
Вообще-то пушкинисты любят цитировать вот эти слова Н.О. Лернера: «Любимая героиня Пушкина соединяла в себе некоторые черты многих женщин и ни с кого исключительно не была списана». (Пушкин, т.4,СПБ, 1910, с.92).
Лернер написал эти строки в 1909 году. Но он же в 1916-ом опубликовал в журнале «Столица и усадьба» (N»72 от 15.12.1916, с.17) статью под недвусмысленным названием «Прообраз Пушкинской Татьяны», имея в виду историю жизни Катерины Стройновской. Два года спустя он же в сборнике «Наша старина» (T.N»???, 1917 г., с.32 -38 и портрет) опубликовал статью «Графиня Стройновская», в которой прослеживал весь жизненный путь Екатерины Александровны вплоть до ее кончины в 1867 году. Заканчивал он так: «Грустная история ее первого брака не могла не быть известна Пушкину… Отголосок этой повести мы находим в судьбе Татьяны Лариной…».
Спустя еще 12 лет тот же Н.О. Лернер в своей книге «Рассказы о Пушкине» («Прибой» 1929 г.) помещает главу «У возможных истоков «Евгения Онегина»«, состоящую из двух частей. Во второй части, под названием «Один из прообразов Татьяны», он почти дословно перепечатывает свою статью, помещенную ранее в журнале «Столица и усадьба». И еще. У самого Пушкина мы находим три варианта в концовке романа:
«А те, с которых образован Татьяны милый идеал…» («Болдинская осень», М., 1974 г., с. 123).
«А та, с которой образован Татьяны милый идеал…» («Пушкин,т.5, Л.: «Наука», 1978 г., с. 164).
«А ты, с которой образован Татьяны милый идеал…» («Пушкин,т.З, Б-Ефрон, 1909 г., с.314) (курсив везде наш — Б.Б.).
Теперь о письме Татьяны, которое мы считаем действительной реалией, а «большинство пушкинистов сходится на том, что письмо представляет собой ряд реминисценций, в первую очередь, из текстов французской литературы».
Вопрос очень емкий, и ответить на него коротко невозможно. Прежде всего, о реальности письма. Здесь наше мнение в принципе совпадает с предположением Иванова-Разумника, комментирующего «Онегина» в издании Брокгауза. Он писал: «… Онегин не был Пушкиным, который «свято берег» это письмо и перечитывал его «с тайной тоскою».
Дальше идет сноска: «… возможно, что это автобиографическое признание Пушкина. Эти строки написаны им в Михайловском, в конце 1824 года, когда Пушкин читал и перечитывал письмо своей «Татьяны» — графини Е.К. Воронцовой». Строки же самого письма Татьяны, приведенные нами, разбирались Ивановым-Разумником с позиции русской идеалистической критики с привлечением цитат из Достоевского и др. (см. Пушкин, т.З, Б-Ефрон, 1909 г., с.22 и сл.).
Что касается реминисценций, связанных с французскими романами (имеется в виду Ж.Ж. Руссо «Новая Элоиза»), то появлением этой версии мы обязаны В.В. Сиповскому, который первый предложил ее в своих комментариях. Затем ее поддержал Н.Л. Бродский (Комментарий к «Евгению Онегину»,М.,1972 г., с.110). За ним повторил Я.М. Смоленский («В союзе звуков, чувств и дум», М., 1976 г., с.95). К этому же мнению присоединяется и Ю.М. Лотман (Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л.,1980 г.).
В то же время, если принять нашу гипотезу, то все становится на свои места и соответствует жизненной реальности.
Вот еще один контраргумент В.Ф. Муленховой: «Странным кажется вывод автора относительно реестра Ивана Буткевича, использованного Пушкиным в «Капитанской дочке». Этот реестр стал известен каждому читателю не «благодаря красоте» Стройновской и «вдохновленному ею гению Пушкина», а потому что документ, найденный поэтом, сам по себе эпохален и выразителен, и будь он реестром дворянина другой фамилии, а не Буткевича, он был бы так или иначе опубликован Пушкиным».
Полностью соглашаясь с эпохальным и социальным значением реестра Ивана Буткевича, безусловно оцененным Пушкиным, считаем нужным заметить следующее:
1. Пушкиным было просмотрено в общей сложности 3587 документов, касающихся восстания Пугачева. Из них он включил в свои архивные тетради только 320, т.е. 9 процентов (в том числе и реестр Буткевича). (См.Овчинников Р.В. Пушкин в работе над архивными документами. Л.:»Наукаи, 1969 г., с. 83).
2. Реестр по неизвестным нам причинам (возможно, из-за нежелания упомянуть фамилию Буткевичей отдельно, а не в длинном перечне помещиков, казненных Пугачевым, как это сделано им в приложении, где мы находим несколько Буткевичей) не был приведен Пушкиным в тексте «Истории Пугачева». Он великолепно использовал его в «Капитанской дочке» как связующее звено, как мотивировку отношений Гринева и Пугачева. Сам реестр был почти полностью переделан Пушкиным, (см. Оксман Ю. Пушкин в работе над «Капитанской дочкой» — Литерат. наследство, т.58, с.235, 239). В этом виде документ уже смотрится в плане эпохальности и социальной значимости.
3. Можно с уверенностью предположить, что наряду с реестром Буткевича в просмотренных Пушкиным «Пугачевских книгах» среди 3587 документов были и другие реестры, так как разгромленные помещики подавали их во все инстанции, вплоть до Екатерины II. Мы же считаем, что первоначальной, эмоциональной причиной, побудившей Пушкина заинтересоваться данным реестром, было именно то, что составителем его являлся Иван Буткевич — родственник его петербургских соседей.
«Кроме того, — пишет в своей рецензии В.Ф.Муленкова, — нуждается в проверке и уточнении ряд дат:
1. Дата рождения Екатерины Буткевич — 6 августа 1800 г.,
а не 1799 — см. Русский провинциальный некрополь. М., 1914, с. 323. Л. Черейский исправил свою ошибку в статье, посвященной новой публикации портрета Стройновской, «Воспетая Пушкиным» («Вечерний Ленинград», 1985, 7 февраля)».
Возразим: и совершенно напрасно это сделал. Некрополь великого князя Николая Михайловича грешит многими неточностями и несоответствиями. В данном случае нужно вспомнить, что Маевский называет дату рождения своей матери (здесь он вряд ли ошибается) — 15февраля 1801 года. Легко понять, что Екатерина Буткевич не могла родиться 6 августа 1800 года.
«2. Дата венчания Е. Буткевич и графа Стройновского 1817 ‘- 12.11.1818 г. (см.Черейский, с.400)». Дата венчания Стройновской уточнена нами по переписке митрополита Евгения Болховитинова с В.Г. Анастасевичем (переводчиком книги В. В. Стройновского). (См. Р.А. 1889 г.,т.2,с. 167 -168).
«3. Дата смерти графа В.В. Стройновского, по одним данным, 1831г. (Энц. словарь Б-Ефрон, т.31, с.824), по другим данным — уточненным — 1834 г. (Черейский Л. Воспетая Пушкиным)».
Дата смерти В.В. Стройновского — 1835 год — указана нами по Маевскому. Кстати, дата — 1834 — была указана еще в примечаниях к архиву братьев Тургеневых (см.т. 2,1913 г., с.192).
И последнее. Приведенные в названии первого очерка строки «Она казалась… она была…» взяты из «Домика в Коломне» и касаются непосредственно образа графини Стройновской (октавы ХХ1П и XXIV). В 8-ой главе «Онегина» они звучат в обратной последовательности: «Она была… она казалась…» Тем не менее, написанные Пушкиным в Болдине почти одновременно, эти фразы, перекликаясь между собой, еще раз говорят о едином образе любимой Пушкинской героини.
Свежие комментарии