«ЗАГАДКА МАЕВСКОГО»

(Продолжение)

«Более или менее я влюблялся во всех хорошеньких жен­щин, мне знакомых, и все изрядно надо мной насмеялись; все, за исключением одной, кокетничали со мной».

Пушкин (Из записной книжки 1822-23 годов) ПСС, т. XII, с. 304, с.486.

Вернемся к загадкам Н.С. Маевского. Первая — напомним — заключается в однозначном утверждении мемуариста, что Пушкин не был знаком с его теткой, графиней Е.А. Стройновской (графиней в «Домике в Коломне»). Вторая — в том, что всем, даже прислуге в имении Налючи Старорусского уезда Новгородской губернии, было известно, что с портре­та Е.А. Стройновской, висящего в гостиной, была написана Онегинская Татьяна, но мемуарист об этом умолчал. Поче­му? Здесь и кроется третья загадка Маевского. Как ни парадоксально, но ответом на две первые его загад­ки является … эта третья. Причем сама по себе она все еще остается до конца неразгаданной. Суть ее в следующем. В своей семейной хронике Николай Сергеевич более или менее подробно знакомит читателей с многочисленным рядом лиц из родственного и прочего ок­ружения семьи своих родителей и их предков за период, без малого, в полтора столетия.

Главным образом, это относится к его родственным связям по материнской линии, т.е. по линии А.Д. Буткевича. Начиная с Петровских времен, пове­ствует он о судьбах, служебной карьере своего прапрадеда и прадеда, об их женах и детях, называя имена и фамилии, годы жизни. Рассказывает о тех или иных наиболее значи­тельных жизненных ситуациях в их семьях. Очень подробно останавливается на истории жизни своего деда Александра Дмитриевича, его нраве, характере, службе, живописует все перипетии его трех браков, перечисляет всех его детей, рас­сказывает о дальнейшей судьбе каждого. Маевский поимен­но упоминает разных знакомых деда, отца, матери, родственников графа В.В. Стройновского, даже многих их крепостных слуг и приказчиков. Описывает жизнь самого Стройновского, историю его женитьбы на своей тетке, гру­стную судьбу их дочери Ольги Валериановны (своей дво­юродной сестры), в замужестве княгини Багратион -Имеретинской. И при всем этом…

Но сначала напомним, что от третьего брака с Марией Семеновной Бинкевич, у Александра Дмитриевича в 1810-х годах было четверо детей. Сын Николай, самый младший, и три дочери: старшая Екатерина, в замужестве Стройновская, затем Любовь Маевская, мать мемуариста, и третья… Так вот, с ней-то и происходит у автора воспоминаний нечто крайне непонятное. На всем протяжении своих записок on шесть раз говорит о ней, своей родной тетке, но ни разу не называет ее имени. Она безымянно появляется на стра­ницах хроники, когда автор в раннем детстве вместе с сест­рой Любой и братом Николаем катает в санках старшую сестру, и последний раз упоминается примерно под 1823-24 годом, когда Маевский пишет об увольнении Стройновского от службы, его денежных затруднениях и отъезде с семьей в деревню: «… Длинна и тяжела показалась эта зима моей бедной тетке (Стройновской — Б. Б.), в первый раз разлу­ченной со своей семьей… На лето дед с бабушкой и дочерьми приехал в деревню к графу, и общая семейная жизнь потек­ла прежней колеей…» Повторяем, что это было летом 1824 года. Больше Маевский ни разу, ни словом не вспоминает о своей второй тетке, а, говоря про смерть деда в 1832 году, пишет, что: «… Осиротелая бабушка пригласила к себе (т.е. в город — Б.Б.) жить зятя и дочь (Маевских — Б.Б.), но этим семейное счастье не было возвращено… — И далее, когда в декабре 1834 года умер граф Стройновский, — По окончании траурного года тетушка моя по любви вышла замуж за генерала Зурова, тогдашнего Тульского губернатора… мы остались втроем, мать и бабушка принялись за мое воспи­тание сообща…». Маевский говорит «втроем», так как с конца 1832 года его отец находился постоянно в Молдавии, командуя дивизией в оккупационном корпусе графа Кисе­лева.

Из приведенных цитат можно сделать вывод, что «таинст­венная» тетушка исчезает из семьи А.Д. Буткевича в проме­жутке между 1824 и 1832 годами. Сам же факт замалчивания Маевским всего, что касается ее жизни и дальнейшей судь­бы, хотя и не сразу бросается в глаза, но, тем не менее, явно диссонирует со всеми теми семейными подробностями его воспоминаний, о которых говорилось выше. Полным мол­чанием он обходит ее юность, характер, взаимоотношения с родными, ее друзей, поклонников, замужество и так далее, вплоть до возможной преждевременной смерти.

При внимательном осмысливании всего этого рождается впечатление, что здесь не случайность, а совершенно наме­ренное утаивание, продиктованное нежеланием назвать именно ее имя, и, как следствие, вынужденное упоминание о ней только вскользь, так как крайне странным выглядел бы рассказ о родной тетке, которую неизвестно как звали. Что же могло побудить Маевского, писавшего свою хрони­ку где-то в конце 1870-х годов, то есть спустя пол века после описываемых им событий, создать эту таинственную завесу, эту третью свою загадку? На наш взгляд, ответов может быть два.

Первый — это то, что он действительно ничего не знал о ней, допустим, умершей за несколько лет до его, в 1833 году, рождения. Не знал даже имени. Но всякий, взявший на себя труд прочесть его воспоминания, скажет вслед за нами, что это предположение более чем абсурдно. А если так, то вторым — и, вероятно, единственным, — хотя и косвенным ответом на эту третью загадку может быть только следующее: для всего семейного клана Стройновских-Зуровых, Буткевичей и Маевских существовали какие-то очень серьезные причины, в силу которых добровольный мемуарист не мог — даже в 1881 году! — обна­родовать именно имя этой своей тетушки, к тому времени, наверное, уже давно умершей.

Следовательно, первой нашей задачей было узнать, как звали третью, младшую дочь Александра Дмитриевича Буткевича от его третьего брака, которой в 1810-х годах было около 16 лет, — неизвестно, когда и где родившуюся, бывшую ли замужем и когда, где и как умершую. Сейчас ситуация сложилась так, что все загадки и умолчания Н.С. Маевского, словно преломленные лучи в фокусе, сошлись как раз на имени младшей сестры Екатерины Александровны Буткевич. Задача, вполне подтверждающая французскую пого­ворку, что у истоков всякой тайны –«ищите женщину». Чтобы современному широкому читателю стало вполне ясно, в чем заключается трудность такого поиска, нужно сказать, что, если жизнь и деятельность мужчин того време­ни (имеется в виду дворянское сословие), кроме церковных метрических записей о рождении, женитьбе и смерти, фик­сировалась затем в их учебных аттестатах, послужных спи­сках и формулярах, сохранившихся в разных архивах до наших дней, то в отношении женщин все было гораздо при­митивнее. Они записывались в те же метрические книги при рождении, затем при выходе замуж, если это происходило, и когда умирали (дата и причина смерти).

Кроме того, жены, как и дети, заносились в послужные списки мужей по имени и отчеству, но, как правило, без указаний их девичьей фа­милии. Исключение составляли только дочери титулован­ных особ, когда, например, писалось: «женат на Марии, дочери князя или графа Ивана такого-то». Вот и все, если не считать архивных списков воспитанниц двух привилегиро­ванных Петербургских институтов для благородных девиц — Смольного и Екатерининского, да разных юридических ак­тов, отражавших земельные, купчие, бракоразводные и дру­гие тяжбы того времени. Ну, а в нашем случае? Известно лишь то, что в 1810-1824 годах интересующая нас особа, по отчеству Александровна и по фамилии Буткевич, жила в доме родителей, в старой петербургской Коломне, в приходе церкви Покрова Богородицы. Судя по воспоминаниям Маевского, она, как и ее сестры, в институте не училась. Однако этот поиск мы все-таки начали. Просмотр в Ленинградском историческом архиве метриче­ских книг Коломенской церкви за 1817-1833 годы не принес результатов. Среди многочисленных записей о крестинах, свадьбах и похоронах прихожан этой церкви в те годы есть сведения о венчании в 1819 году Екатерины Буткевич с графом Стройновским, о рождении в 1823 году их дочери Ольги, о венчании матери Маевского Любови с его отцом в 1827 году и рождении его самого в 1833-ем, но ни одного упоминания о третьей дочери Александра Дмитриевича там не было. Правда, все это отражало лишь зимний период, так как на лето вся семья уезжала в деревню, а метрические книги Преображенской церкви села Спасское Старо-Рус­ского уезда Новгородской губернии не сохранились.

Оста­валась последняя надежда — исповедальные ведомости. Согласно церковным правилам, все прихожане в определен­ные дни должны были бывать у исповеди и «святого прича­стия», что и регистрировалось опять же в специальных книгах. Особенно строго это соблюдалось в последнюю не­делю Великого поста, перед праздником Пасхи. И снова пришлось перелистать груды толстенных фолиантов в коря­вых от времени, изъеденных мышами переплетах, где на порыжелых страницах зачастую выцветшей, трудно разбор­чивой скорописью указывалось, что тогда-то и тогда-то у исповеди были те-то и те-то. И так год за годом, начиная с 1810-го. Но то ли семья генерала Буткевича не отличалась особым благочестием, то ли исповедывались они дома или в какой-либо другой церкви, но в первых просмотренных кни­гах этой фамилии не было. Разгадка появилась только в книге за 1815 год. Здесь, на обороте страницы 152 указыва­лось, что на страстной неделе в апреле месяце у исповеди и причастия были:

«Генерал-лейтенант Александр Дмитриевич Буткевич 65 лет и дети его:

Екатерина 17 лет

Любовь 14 лет

Татьяна 10 лет (!)

Николай 13 лет

и воспитанница его Виктория Алексеевна 7 лет»

Таким образом, вслед за Пушкиным, мы теперь можем повторить: «Ее сестра звалась Татьяной…» — и добавить, что, следовательно, именно это имя так тщательно скрывал Маевский в своих воспоминаниях. Но почему? Однако прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, вернемся ненадолго к приведенной записи, так как указан­ный в ней возраст членов семьи

А.Д. Буткевича и его самого требует уточнений. Делавший эту запись священник или дьячок допустил несколько неточностей — случай, с точки зрения архивных работников не редкий, вполне возмож­ный. Он мог бы и не заслуживать внимания, если б весь рассказ не был связан с именем Пушкина.

Так, из ряда источников, начиная с хроники Маевского и кончая Провинциальным некрополем вел. кн. Николая Ми­хайловича, известно, что Александр Дмитриевич родился 21 января 1759 года. Следовательно, весной 1815 года ему было 56, а не 65 лет. Далее, если считать правильной указанную Маевским дату рождения Екатерины Александровны — 6 августа 1799 года, — то в день исповеди ей было неполных 16 лет, а не 17. По хронике, его мать Любовь Александровна родилась 15 февраля 1801 года. Стало быть, в апреле 1815-го ей уже исполнилось 14 лет. Здесь все совпадает. По косвен­ным указаниям Маевского, его дядя Николай Александро­вич родился в 1804 году. В С-Петербургском некрополе сказано, что генерал-майор Ник. Александр. Буткевич, по­хороненный на кладбище Новодевичьего монастыря, умер 20 февраля 1878 года, на 75-ом году жизни (т.е. 74-х с лишним лет), следовательно, он родился после февраля 1804 года, а, значит, в апреле 1815-го ему было не более 11 лет, а уж никак не 13. Маевский пишет, что после 1804 года у его деда с бабкой детей больше не было. Его же указание на присутствие всех трех сестер на смотринах, подстроенных перед свадьбой Екатерины, а также то, что Екатерина была старшей, дает основание считать, что Татьяна была младшей сестрой и родилась между февралем 1802 и серединой 1803 годов. Тогда в апреле 1815-го ей должно было быть не более 13 лет, и, таким образом, в ведомостях ее возраст перепутан с возрастом брата Николая. Приняв 1802 год за дату рожде­ния Татьяны Буткевич, следует полагать, что в 1817-1820 годах ей было соответственно 15-18 лет, а во время смотрин, то есть в 1818-ом, -16.

И еще. Отсутствие в исповедальных ведомостях жены Александра Дмитриевича, Марии Семе­новны, которая должна была бы быть указанной вслед за ним, скорее всего, говорит (если исключить случайность, например, болезнь) о том, что в 1815 году она еще не стала его законной женой. Маевский пишет, что вторая жена его деда, Анна Ивановна Фон-Меллер, умерла через несколько лет после кончины их старшего сына Алексея в 1812 — начале 1813 года. Скорее всего, под словами «несколько лет» под­разумеваются не год-два, а пять-шесть. Опять же, приняв среднее, то есть пять лет, получаем, что умерла она в 1817 году. Алексей Татищев женился на А.И.Грановской в 1818- ом, в январе или середине декабря — но, естественно, не позднее, а, следовательно, вскоре после смерти Анны Ива­новны и последовавшим за тем со стороны Александра Дмитриевича отречением от дочерей Софьи и Веры, кото­рым было тогда 20-22 года, и изгнанием их навсегда из материнского имения. Такой поступок А.Д. действительно мог стать причиной новой вспышки негодования у старого графа Татищева и запрета на свадьбу сына с Екатериной Буткевич.

Последней в исповедальном списке указана воспитанница Александра Дмитриевича — Виктория Алексеевна, семи лет. Если этот возраст правилен, то, родившись в 1808 году, она, скорее всего, была внебрачной дочерью его сына Алексея Александровича…

Но продолжаем. «Итак, она звалась Татьяной». Так что ж из этого? — спросит читатель. И почему Маевский не хотел, не мог назвать ее имя? Много размышляя над предыдущими двумя его недомолвками, мы также задавали себе и этот вопрос. Но только когда с замусоленных, закапанных вос­ком страниц исповедальной книги Покровско-Коломенской церкви, сквозь толщу ста семидесяти лет глянуло на нас имя «Татьяна», только тогда стала приоткрываться завеса над всеми загадками Маевского, над его тайной. Даже не над ней самой. Ее суть еще продолжает оставаться непонятной и загадочной. Стало ясно лишь одно: назови он в своих мему­арах хоть раз это имя (кстати, не очень-то популярное в те времена, о чем в «Онегине» недвусмысленно сказано), и оно, завязавшись в тугой узел с прекрасной графиней из «Домика в Коломне», с предположениями Лернера о прото­типе «онегинской» Татьяны, со свидетельством В.М. Глинки, таинственным мадригалом «К.А.Б.», неминуемо направило бы беспокойное племя пушкинистов по своему заманчивому следу, и они давно уже прошли бы сквозь воздвигнутую Маевским стену.

Но что увидели бы они по ту ее сторону? Какую тайну ему нужно было скрыть так тщательно и надолго? Думается, что ответ теперь может быть только один. Дело касалось собы­тий, бросавших тень на безупречность семейной репутации. То есть тех условных понятий о чести дворянских фамилий, как самого Маевского и его родственников (Зуровых, Буткевичей, Багратионов-Имеретинских), так, возможно, с его точки зрения, и репутации семьи потомков Пушкина, кото­рая была для них в то время уже важнее нескольких коротких, неизвестных нам страниц биографии юности поэта. Сейчас это столь же трудно понять, как и допустить, что где-то существует неизвестный дневник Пушкина, который по чьей-то злой воле не может стать достоянием нашей и мировой культуры. Но тогда, столетие назад, потомки Стройновской, как уже говорилось, в силу своего обще­ственного положения находились в плену иерархических фамильных предрассудков. Той же паутиной были окутаны и потомки Пушкина. Из книги В.М. Русакова мы знаем о парадоксальной судьбе некоторых из них. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что младшая дочь поэта На­талья Александровна уже была в те годы женой принца Ниссауского, брат которого с 1844 года был женат на пле­мяннице Николая Первого. В кругу этих людей прощалось и забывалось многое, пусть даже весьма сомнительное в истинном понятии чести и порядочности, но только в том случае, если оно не становилось предметом гласности. Поэ­тому Маевский и умолчал о чем-то, что не подлежало огла­ске, публикации, должно было быть навсегда похороненным вместе с памятью уходящих очевидцев и современников.

В так называемых «беловых рукописях» II главы романа «Евгений Онегин» одна из редакций XXI строфы, начиная с пятого стиха, звучала так:

«… Не портили Татьяны милой.
Фадеевна рукою хилой
Ее качала колыбель —
Потом стлала (ее) постель.
Она за ней одна ходила,
Бову рассказывала ей,
Чесала шелк ее кудрей
(И чаем) по утру поила.
Да раздевала ввечеру
Ее да старшую сестру» (Выделено нами — Б.Б.)

(Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Издательство Академии наук СССР, 1937, т.6, сс.566-567).

Причем это было не случайно, ибо Татьяна, как младшая сестра основной героини, появилась здесь в результате ав­торской переделки текста. Видимо, Пушкин на каком-то этапе колебался, кого из сестер, младшую или старшую, назвать Татьяной. Но если — младшую, то какое же имя он дал бы старшей, для «описания» которой в семнадцатой строфе намеревался даже взять «новый карандаш»?..

Надеемся, на этот вопрос отвечает предложенная гипотеза, которую попытался обосновать автор. Как кажется, доверие к ней позволит отредактировать и самого Пушкина: «она» не только «казалась», «она была» действительно — Катенька Буткевич, необычайная по силе, длительности, влиянию на всю жизнь и им самим никогда не названная, «утаенная» любовь великого поэта.