«ХОТЯ КРУПИЦУ МОГ НАЙТИ»

Этот портрет был найден несколько лет назад, на помойке, во дворе московского дома N»31 по улице Чернышевского. Замызганный грязью край паспарту с потускневшим золо­тым тиснением торчал среди груды выброшенного хлама. Проходивший мимо студент Станислав Будник извлек его из кучи мусора и замер от неожиданности. На не пощажен­ном временем, местами безвозвратно стертом акварельном портрете была изображена еще молодая женщина с удиви­тельно живым, выразительным лицом. Чуть улыбаясь, она, словно с благодарностью, смотрела на своего «избавителя» большими карими глазами. Пышное, с кружевным воротни­ком, серо-голубое платье, нарядный чепец с длинными лен­тами говорили о временах давно прошедших. В левом нижнем углу под слоем грязи угадывались несколько полу­стертых слов.

Дома Станислав показал свою находку сестре, а немного спустя в их адрес пришло письмо: «Глубокоуважаемая Софья Владимировна! Государственный музей А.С. Пушки­на благодарит Вас за портрет княжны Трубецкой работы А. Рокштуля (бумага, акварель, 1835г.). Мы надеемся, что нам удастся отреставрировать портрет, обнаруженный Вами столь неожиданным образом».

Затем в газете «Вечерняя Москва» появилась небольшая заметка под интригующим названием «Загадка акварельного портрета». Кроме уже рассказанного, в нем говорилось, что найденный портрет принадлежит кисти известного в России акварелиста, академика миниатюрной живописи Алоиза Петровича Рокштуля (1798 — 1877гг.)» учившегося и работавшего в Петербурге. Чуть ниже его автографа, об­наруженного на портрете, уже другим почерком указыва­лось, что изображенная дама — жена некоего Леонтия Кирилловича Черепова, урожденная княжна Трубецкая. Далее в заметке вполне логично связывалось место нахож­дения портрета с домом N 22, что на другой стороне той же улицы, хорошо известным любителям московской старины под названием дома –«комода» князей Трубецких, одной из достопримечательностей не только улицы, но и всей Моск­вы, построенным неизвестным зодчим школы Растрелли в конце 1760-х годов, редким для Москвы образцом елизаве­тинского барокко.

Поскольку в начале прошлого века хозяином этого дома был князь Иван Дмитриевич Трубецкой, приходившийся троюродным братом Сергею Львовичу Пушкину, который, как известно, возил сюда на детские танцевальные вечера своего маленького сына Сашу и дочку Ольгу, и поскольку потом, спустя много лет, Пушкин снова бывал в этом доме, то, естественно, у нас возникало предположение о возмож­ной, но пока еще не выясненной, связи между найденным портретом и Пушкиным. Эта версия, безусловно, заслужива­ет внимания. Среди окружения Пушкина известен целый ряд более или менее близких ему людей — представителей многочисленной фамилии Трубецких. К сожалению, далеко не все они знакомы нам, так сказать, «лично», по портретам, миниатюрам, рисункам, и понятно, сколь интересна здесь каждая новая находка.

Но на портрете не просто княжна Трубецкая. Эта женщина была в 1835 году супругой некого Леонтия Кирилловича Черепова. Кто же он, этот Черепов? Среди двух с половиной тысяч лиц, упомянутых в книге Л.А.Черейского «Пушкин и его окружение», такой фамилии нет. Возможно, что разгадка семейных тайн обаятельной княж­ны так и осталась бы до поры до времени на совести дотош­ных пушкинистов, если бы не попала та «Вечерка» в руки одной старинной нашей знакомой. Прочитав заметку о най­денном портрете, она сказала:

— Ну, что ж, это, конечно, очень интересно. Удивительно необычны бывают порой судьбы вещей. И предположения вполне обоснованы. Здесь только одно неверно. Леонтий Кириллович Черепов никогда не был женат на княжне Тру­бецкой.

И потом, в ответ на недоуменные вопросы и сомнения, сказала со свойственной в отношении давно прошедшего возрастной категоричностью:

— Уж позвольте мне лучше знать, на ком был женат мой прапрадедушка.

Затем добавила:

— Жена Леонтия Кирилловича Черепова, действительно, была княжеского рода, она приходилась бабушкой моему дедушке, но только она была не Трубецкая, а какой-то иной фамилии, но вот какой — не помню.

— Но, может быть, это другой Черепов?

— Нет, другого Леонтия Кирилловича Черепова в те годы в России не было. Позже был — внук этого первого, а больше не было.

Этот разговор, однозначность утверждения, основанного на воспоминаниях почти столетней давности, хотя и вызы­вали сомнения, но, тем не менее, зародили мысль начать поиск, попробовать найти документальное подтверждение этому зыбкому воспоминанию.

Вскоре, благодаря любезному содействию работников Центрального исторического архива, в наших руках оказа­лась микрофильмокопия так называемого «Дела о дворян­стве Череповых» из фонда Сенатского Департамента герольдии. Затем, на основании этих документов, была со­ставлена поколенная роспись рода Череповых. И, действи­тельно, среди внесенных в нее ста пятидесяти имен оказалось только два Леонтия Кирилловича. Интересую­щий нас (то есть старший) был в 1830-х годах отставным гвардии ротмистром, владельцем богатого родового имения Череповых — села Грузское Путивльского уезда Курской губернии. В 1809 году он женился на восемнадцатилетней девушке, соседке по имению, «Анне князя Андрея Мещер­ского дочери». Так вот, значит, все-таки не Трубецкая, а Мещерская.

Дальше все было проще. Из родословной Мещерских уз­наем, что отцом нашей героини был отставной секунд-май­ор, помещик Тимского уезда той же Курской губернии князь Андрей Никитич Мещерский. Что же касается ошибочной подписи под се портретом, то здесь тоже все вполне объяс­нимо. Дело в том, что представители этих двух титулован­ных фамилий не раз вступали между собой в кровное родство. Достаточно привести лишь два тому примера. В воспоминаниях Л.В. Мещерского, написанных в конце про­шлого века, говорится, что его отец получил в наследство от матери своей, рожденной княжны Трубецкой, имение в той же Курской губернии, а его дядя Н.И. Мещерский женился на Александре Ивановне Трубецкой, дочери Ивана Дмитри­евича, который был владельцем того самого дома «комода», рядом с которым и был найден портрет. Ну, и так далее. Поэтому, вероятнее всего, тот, кто написал эти несколько слов, сделал это позднее создания самого портрета. Этот кто-то точно знал, что на нем изображена супруга Л.К. Черепова, а потом добавил «урожденная княжна Трубецкая» и тут ошибся, вернее, просто напутал. Ведь, действительно, пойди, упомни всех этих бесконечных родственников, княжен и князей, столь часто женившихся друг на друге. Казалось бы, тут можно поставить точку. Портрет атрибу­тирован. Среди знакомых Пушкина разных Мещерских бы­ло не намного меньше, чем Трубецких, и поле деятельности для пушкинистов открыто. Но… оказалось, что все расска­занное — это только половина той тайны, что была найдена среди мусора и хлама.

Вернемся ненадолго в семью Череповых. Анна Андреевна подарила мужу семерых детей: пятерых сыновей и двух дочерей. Поскольку и отец их, и дед служили в кавалерии, то и четверо старших сыновей решили пойти в гусары. Все они поочередно поступали в Петербургскую школу гвардей­ских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первым в 1827 году поступил в нее старший сын Кирилл и, проучив­шись два года, был выпущен в Лейб-гвардии Гусарский полк. В этом полку он прослужил до октября 1841 года. Александр и Андрей поступили в ту же школу одновремен­но, в 1832 году, и десятым выпуском 22 ноября 1834 года были выпущены корнетами опять же в Гусарский полк. Третьим, вместе с ними, был направлен в тот же полк их товарищ по школе, и даже по спальне в ней, Михаил Лер­монтов. Сразу оговоримся: этот факт не нов. Впервые о том, что вместе с Лермонтовым были произведены в офицеры и служили в Гусарском полку братья Череповы, писал еще в 1873 году дальний родственник поэта М.Н. Лонгинов. Инте­ресно другое.

В «Лермонтовской энциклопедии» 1981 года читаем: «Череповы Александр и Андрей Леонтьевичи, братья, сокурсники Лермонтова по школе юнкеров, зачис­лены в полк одновременно с ним. Портрет одного из Череповых работы А.И. Клюндера — в Эрмитаже». Следовательно, за прошедший век, кроме отчества, ничего нового, касающегося этих двух сокурсников и однополчан поэта, в течение шести лет проживших и прослуживших с ним бок о бок, возможно, бывших для него членами «кружка родного», найдено не было. Впрочем, нет. В справочном аппарате энциклопедии есть ссылка на воспоминания В.В. Боборыкина «Три встречи с Лермонтовым». Здесь, по­сле рассказа о поступлении автора в школу юнкеров, гово­рится: «… Это было так: Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен и братья Череповы, как выпускные, с присоединением к ним проворного В.В. Энгельгардта, составляли по вечерам так называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором, плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету легко-кавалерийской камеры, сбивая с ног попадав­шихся им навстречу новичков…» И еще одно. Литературовед Л.И. Прокопенко в статье «Братья Череповы, однополчане и друзья Лермонтова» настойчиво и не без оснований писал о необходимости искать личные и фамильные архивы Череповых, которые «наверняка имели у себя рисунки, автогра­фы стихов, рукописи прозы, может быть, даже письма поэта…» Вот, собственно, и все, что было написано о Череповых в связи с Лермонтовым. Но это — было. А теперь, когда благодаря найденному пор­трету мы знаем, что Анна Андреевна была в Петербурге в середине 1830-х годов?

Что может добавить этот, казалось бы незначительный, факт к уже известной нам информации о возможных связях Лермонтова с ее сыновьями? Совер­шенно понятен повод ее приезда в столицу. Старший сын служит в полку, в Царском Селе. Двое младших только что окончили школу, тоже будут в полку, они еще так молоды, столько соблазнов кругом, а гусарский полк издавна славит­ся своими пирушками, азартной карточной игрой, шумной, разгульной жизнью. Большинство офицеров богаты, сорят деньгами. «Здесь нужен глаз да глаз. Вот бабка Арсеньева, как только ее Мишенька поступил в школу, так и сама в Петербург приехала и живет тут уже третий год. Теперь же, когда внук тоже в полку корнетом, то по десять тысяч на год ему положила на представительство. Ну да и Череповы не из бедных. И родни влиятельной, связей нужных немало. Хоть родня и не близкая, а все ж своя, разве можно родством не считаться?»

Но на какое же родство рассчитывала Анна Андревна? Прежде всего, конечно, на Мещерских, на кузенов своих по дядюшке троюродному, московскому князю Ивану Сергее­вичу. «Вот, к примеру, кузен Петр Иванович, уже семь лет как на Екатерине Карамзиной женат, или братец его Нико­лай Иванович, скоро в подполковники выйдет, к Сашеньке Трубецкой сватается. Опять же — у Карамзиных свои люди. Да всех и не перечтешь. А в полку? Кирилл сам скоро выгодно женится, земляку своему Платоше Пищевичу, то­му, что в дочку Варвару влюблен, помог в свой полк перей­ти, теперь и адъютантом при генерале Клейнмихеле сделан. Ну, да здесь не обошлось без помощи Огарева Николая Александровича. Это он, наверно по просьбе Кирилла, Пищевичу спротежировал.

Небось и супруга генерала, Клеопатра Петровна, словечко замолвила. Впрочем, ей и сам бог велел. Ведь она — из Ильинских, тех, что Череповым свояками и соседями по губернии доводятся…» Остановим на этом возможные сооб­ражения Анны Андреевны, что заполняли ее мысли по при­езде в Петербург, может быть, в то самое время, в те часы, когда Алоиз Петрович Рокштуль в гостиной Карамзиных или Мещерских писал с нее наш портрет. И не думала она тогда, что спустя полтораста лет протянется от ее портрета незримая, пусть косвенно, но реальная нить, связывающая ее сыновей с именем не только Лермонтова, но и Пушкина. Ведь почти все промелькнувшие в ее мыслях имена мы находим теперь в научной литературе, посвященной этим гениям русской поэзии. Так, в книге Л.А.Черейского указы­вается, что Пушкин был знаком не только с самим Клейн­михелем, но и с его женой Клеопатрой Петровной. Николай Александрович Огарев (крестный отец внуков Анны Андре­евны) — однополчанин и приятель близкого друга Пушкина А.О. Россета. В 1833 году Пушкин писал жене из Болдина: «Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева?…» Платон Пищевич (муж одной из ее дочерей) — с 1836 года поручик Гусарского полка, знакомый Карамзиных и, по-видимому, Пушкина.

Многочисленные знакомства Карамзиных и их ближайших друзей с офицерами гвардейских полков, представляющими, в основном, самые аристократические фами­лии, широко известны. Достаточно сказать, что из 43-х офицеров Гусарского полка (в октябре 1838 года) более 30 были знакомы Карамзиным, бывали у них в гостях, в разное время общались с Пушкиным, дружили с Лермонтовым. Однако, кроме приведенных воспоминаний Боборыкина и несмотря на все сказанное, мы не знаем в этой связи ни одного упоминания о Череповых. Трудно сказать, является ли это «роковой» случайностью или же отражает прекраще­ние в силу каких-то причин дальнейших, после школы, близких контактов и связей. Казалось бы, братья Череповы соответствовали всем требованиям, предъявляемым к офи­церам гвардии. Они были богаты, родственными узами близ­ки к самым знатным фамилиям. Брат их отца, Степан Кириллович, был женат на княжне Щербатовой, имел от нее трех дочерей, среди которых первенство по красоте принад­лежало старшей, Марии Степановне (в замужестве Линеман). На фамильном портрете «она представлена бессмертным Кипренским отдыхающей после бала, с увяда­ющим цветком на нежного лубом корсаже». Судьба этого портрета, к сожалению, неизвестна. Все это еще раз под­тверждает, что великосветской родни Череповым было не занимать, а фамилия Щербатовых дает повод вспомнить об известном увлечении Лермонтова княгиней Щербатовой, породившем один из шедевров лирики поэта:

«На светские цепи
На блеск утомительного бала
Цветущие степи
Украйны она променяла»

«написано немало восторженных слов, но мы привели эти строки еще и потому, что далее пойдет речь о докумен­тально подтвержденном разговоре, вернее, рассказе, самого поэта о посещении им небольшого украинского имения Арсеньевых.

В упомянутых выше воспоминаниях А.В. Мещерского го­ворится о его встречах с поэтом в 1840 году. Вот что пишет мемуарист об одной из этих встреч: «В другой раз была серьезная беседа об интенсивном хозяйстве, о котором в настоящее время так много пишут в журналах и о чем тогда уже заботились. Лермонтов, который питал полное недове­рие и обнаруживал даже некоторое пренебрежение к сель­скому хозяйству, называя его ковырянием земли, сказал мам при этом, что сам недавно был в своем маленьком имении в Малороссии, откуда не получал никакого дохода. Его долготерпение, наконец, истощилось, и он поехал туда, чтобы лично убедиться в причине бездоходности имения. «Приезжаю, — говорит Лермонтов, — в деревню, призываю к себе хохла-приказчика, спрашиваю, отчего нет никакого дохода? Он говорит, что урожай был плохой, что пшеницу червь испортил, а гречиху солнце спалило. Ну, а спрашиваю, скотина что? — Скотина, говорит приказчик, ничего, благо­получно. — Ну, я спрашиваю, а куда же молоко девали? — На масло били, отвечает он. — А масло куда девали? — Продавали, говорит. — А деньги куда девали? — Соль, говорит, куповали. — А соль куда девали? — Масло солили. — Ну, а масло куда девали? — Продавали. — Ну, а деньги где? — Соль, говорит куповали!.. И так далее, и так далее. Не истинный ли это прототип всех ваших русских хозяйств? — сказал Лермонтов и прибавил: «Вот вам при этих условиях, не угодно ли завести интенсивное хозяйство!..  «Лермонтов хорошо говорил по-малорос­сийски и неподражаемо умел рассказывать малороссийские анекдоты…»

Эти воспоминания были впервые опубликованы в 1900 году. Тогда же, как приложение к ним, появились «Заметки к биографии Лермонтова» некоего А.И. Маркевича, кото­рый, говоря о том, где было это неизвестное имение Лермон­това, писал: Верстах в семи от моего родного села Смоши находится значительное местечко Переволочно (Полтав­ской губ. Прилуцкого уезда) на реке Удае. Почти при въезде в местечко, по Роменской дороге, расположена прекрасная усадьба, в которой дом … и сохранился весьма старинный тенистый сад. Усадьба эта, а также известное число крестьян и десятин земли, принадлежала Арсеньевны, и я хорошо помню рассказы, что сюда наезжала некогда очень важная старая барыня, Арсеньева же; и это относится к 30-40 годам. Весьма соблазнительно думать, что именно здесь было име­ние, о котором упоминает князь А.В. Мещерский, не Лер­монтова, конечно, а его бабушки, которой он был единственным прямым наследником…» Мы привели эти выдержки не только как малоизвестные. Важным для нас является здесь то обстоятельство, что рас­стояние от усадьбы Арсеньевой до родового гнездовья Чере­повых — Грузского, где в те годы хозяйничала Анна Андреевна, составляло всего около ста верст, то есть не менее одного дня пути. И если предположить, что Лермон­тов приезжал в свое имение в конце 1830 -х годов, как это следует из его рассказа, допустим, весной или осенью 1839 года, то он вполне мог навестить своих однополчан, быть гостем на свадьбе того же Пищевича с их сестрой Варварой.

Все это еще требует поисков и уточнений. В заключение рассказанного, или, вернее, подсказанного портретом, най­денным среди мусора, добавим, что Андрей Леонтьевич Че­репов, умерший в 1881 году, к концу жизни был одинок, и его маленькое имение Землянка, вблизи Грузского, пере­шло к его племянникам Леонтию и Владимиру Николаеви­чам.

Наша старинная знакомая^[1], о которой мы упоминали в начале рассказа, провела свои детские годы в Грузском. Не раз гостила она и в Землянке у своего двоюродного деда Владимира Николаевича. В одном из своих рассказов о впе­чатлениях тех лет она вспоминала, что в Землянке, в биль­ярдной, стояло два бильярда, один из которых был особенно любим ее дедом, он называл его почему-то (оттого и вреза­лось в память) бильярдом Мишеля. Какого Мишеля и поче­му, она не знала. Среди потомков Леонтия Кирилловича и Анны Андреевны Череповых не было никого, кто бы носил это имя…

…Надеемся, читатель не удивляется, казалось бы, неожи­данному экскурсу в биографию М.Ю. Лермонтова в нашей любительской пушкиниане хотя бы потому, что случайность — воистину лишь проявление необходимости. А также пото­му, что нас не может оставить равнодушными предположе­ние, что оба они посещали дом — «комод».

—————————————

[1] А.С. Пушкин. «Евгений Онегин». XLIX

[1] Мать автора — Ольга Ивановна Буткевич, из рода Череповых.