ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

«Нет, — отвечала она.
— Поздно, я обвенчана, я жена князя Верейского»⁵¹

Поставив точку в предыдущей главе, мы могли бы кончить и наш рассказ. На первый взгляд, в дальнейшем творчестве Пушкина нет ничего, что напоминало бы о Стройновской. Но это не так. Можно с уверенностью сказать, что и в последние годы жизни он не раз мысленно обращался к ней, к ее судьбе. В 1832-33 годах создается «Дубровский», где имеют место и «настоящий русский барин», и тривиальная ситуация «неравного брака». И если прообразом Кириллы Петровича Троекурова был, как известно, самодур и крепо­стник генерал Измайлов, то англоман, богач и ценитель искусств князь Верейский весьма походит на графа Стройновского. Более того, похоже, что описывая знакомство тетки с будущим мужем, Маевский держал перед глазами роман Пушкина. Он пишет: «Граф, смолоду красавец, имел громадный успех у женщин. Красота Екатерины Александ­ровны… поразила его — он тут же решил добиваться руки ее. Согласие родителей было заранее обеспечено…»

В «Дубровском» читаем:

«В зале встретила их Марья Кирилловна, и старый волоки­та был поражен ее красотой». Верейский незамедлительно решил добиваться ее руки, согласие же Кириллы Петровича было обеспечено. А разве слова Марьи Кирилловны, постав­ленные эпиграфом к этой главе, не перекликаются со столь известными словами Татьяны: «Но я другому отдана; я буду век ему верна»?

Параллельно с «Дубровским» Пушкин начинает писать «Капитанскую дочку», приступает к сбору материалов для «Истории Пугачевского бунта». Он работает в архивах, едет в Казанскую и Оренбургскую губернии. И что же? Среди нескольких тысяч архивных документов он находит бумаги, касающиеся целого ряда казанских Буткевичей — близких родственников Екатерины Александровны, сражавшихся как за, так и против Пугачева. Он находит материалы о подпрапорщике Богдане Буткевиче^[1], перешедшем на сто­рону Пугачева и сдавшем ему свой город Заинск, встречает эту фамилию в донесениях о сражении под Казанью, о взя­тии Саратова. В приложениях к «Истории Пугачева» он, среди длинного перечня других имен, называет воеводского товарища секунд-майора Буткевича, казненного Пугачевым в городе Петровске, и прапорщика Буткевича, повешенного в Царицыне. Наконец, он находит и подробно конспектиру­ет реестр надворного советника Ивана Буткевича, представ­ленный в январе 1774 года генералу Бибикову с просьбой о компенсации, согласно реестру, «украденного злодеями до­бра» в его имениях в Заинском уезде. Яркая социальная значимость этого документа и его обла­дателя, безусловно оцененная в свое время Пушкиным, не раз отмечались на страницах пушкиноведения. Однако нам реестр интересен в другом плане.

Трудно с уверенностью сказать, где и как намеревался Пушкин его использовать, когда переписывал для своих «архивных тетрадей». Но при­чиной первого, эмоционального внимания поэта-историка именно к этому реестру, а не к какому-либо другому из тех, что подавались разгромленными помещиками во все инстан­ции, вплоть до императрицы, было скорее всего, то, что составителем его оказался именно Буткевич. У нас нет со­мнения в повышенном интересе Пушкина к этой фамилии, особенно после уточнения ее родственных связей с его пе­тербургскими соседями. Нет сомнения, что в те часы перед его глазами вновь возникала Коломна, трехэтажный гене­ральский дом на углу, встречи в гостиной Ивеличей… Пушкин не счел нужным упомянуть об этом документе в «Истории Пугачева». Но два года спустя он частично ис­пользовал именно его на страницах «Капитанской дочки»… Помните? «Это что еще! — вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами… — Заячий тулуп! Я те дам заячий тулуп! Да знаешь ли ты…» Именно так реагировал Пугачев на поданный ему добрейшим Савеличем реестр пропавшего добра своего барина Петра Андреевича Гринева. Этот пере­чень еще со школьной скамьи знаком каждому из нас, и нет нужды повторять его. Обратим внимание на другое. В тексте «Капитанской дочки» реестр Буткевича переделан Пушки­ным до неузнаваемости; из его 37 наименований оставлены только четыре, но и они так или иначе изменены:

В реестре Буткевича:

1. Два халата, один хивинский, Два халата, миткалевый другой полосатый на 20 руб .

2. Двенадцать рубах мужских Двенадцать рубах полотнянных с манжетами на 60 руб

3. Одеяло ситцевое, другое хлопчатой бумаге 19 руб.

4. Два тулупа, один мерлушатый, второй из беличьего меху 60 руб.

В реестре Савелича:

1. Два халата, миткалевый другой полосатый на 6 руб .

2. Двенадцать рубах полотнянных, голландских с манжетами на 10 руб.

3. Одеяло ситцевое, другое тафтяно на хлопчатой бумаге — четыре руб.

4. …Заячий тулупчик…пятнадцать рублей.

Кроме того, в реестр Савелича добавлены еще четыре пун­кта (которых нет в подлиннике), содержащие предметы об­мундирования и быта офицера того времени. И можно полагать, что если б не пушкинский конспект, хранившийся в его личном архиве, не уничтоженный им, но обнаруженный только после смерти поэта, то существова­ние среди сотен пугачевских дел подлинника этого докумен­та вряд ли связало бы его с «реестром Савелича», как это и было до 1936 года, когда Ю. Оксман, нашедший конспект в частном собрании, впервые отметил и обнародовал эту связь. А, следовательно, фамилия Буткевичей никогда не фигурировала бы на страницах пушкиноведения, посвящен­ных последним годам творчества поэта, и мы, в свою оче­редь, не имели бы оснований обратить внимание читателей еще на несколько любопытных, с нашей точки зрения, мест в тексте «Капитанской дочки».

Так, в первой главе романа отец Петруши Гринева, листая Придворный календарь, удивляется карьере своих бывших подчиненных и, пожимая плечами, говорит: «Генерал-пору­чик!… Он у меня в роте был сержантом!… Обоих российских орденов кавалер! Л давно ли мы…» Здесь же в первый раз упоминается некто князь Б. — влиятельный петербургский родственник Гриневых. Напомним, что отец Александра Дмитриевича, Дмитрий Михайлович Буткевич, накануне восстания Пугачева был в чине генерал-поручика, служил в гвардии и имел ордена. И хотя князем он не был, но чин и богатство ставили его на самый верх иерархической лестни­цы, предоставляя связи в свете. Далее, во второй главе Петруша Гринев переводится в *** полк, «в глухую крепость на границу Киргизкайсацких степей». В черновиках Пушкина было: «в Шемшинский драгунский полк». В те времена в этом полку служили офицерами несколько казанских Буткевичей.

Роман заканчивается, как помните, припиской «Издате­ля», где, в частности, говорится: «В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похва­лы уму и сердцу дочери капитана Миронова».

Невозможно сказать, какое село имел в виду Пушкин и какой город зашифрован тремя звездочками. Зато нам до­подлинно известно, что в 1773 году селом Порутчиковым, что за рекой Сарапалою в Казанском уезде, владели десять помещиков, девять из которых носили фамилию Буткевичей. Сколько хозяев было в этом селе спустя шестьдесят лет, мы не знаем, так же как не знаем причины, побудившей подпрапорщика Богдана Буткевича пойти за Пугачевым, открыв его отрядам ворота Заинска.

В начале 1836 года Екатерина Александровна начала но­вую супружескую жизнь. В обществе и на этот раз не обош­лось без злословия. Сестра Пушкина Ольга Сергеевна писала мужу: «… Кстати, графиня Стройновская вновь вы­шла замуж за Зурова Ельпидифора Антиоховича. Побьюсь об заклад, что ее соблазнило имя, иначе как объяснить ее брак? Женщина сорока лет, богатая, независимая, имеющая двенадцатилетнюю дочь? — право, это смешно. Говорят, она все еще очень хороша, ее муж тоже богат…»

А что же Пушкин? До рокового января оставалось меньше года…

———————————-

[1] Мы не смогли уточнить, кем приходился Богдан Буткевич родному дяде Александра Дмитриевича — поручику Сергею Михайловичу Буткевичу, назначенному в 1760 году Заинским воеводой.