У СОСЕДЕЙ

«Вам должно знать, что мой чиновник
Был сочинитель и любовник;
Свои статьи печатал он
В «Соревнователе». Влюблен
Он был в Коломне по соседству…»¹⁶

Осень 1817 года. Воскресенье. Как обычно, в этот день Александр Дмитриевич принимал гостей. После степенного обеда общество разделилось: мужчины направились в каби­нет к ломберным столам, возле которых буфетчик Фадеич еще загодя приготовил строй бутылок, окружив их судачка­ми с рыжиками, икрой, хрустящими огурчиками и прочей соблазнительной снедью. Дамы в столовой допивали чай, а молодежь, устроившись в одном из уголков залы, готови­лась играть в шарады. Однако на этот раз игра не клеилась. Сквозь плохо прикрытую дверь кабинета то и дело долетали басистые раскаты брани, извергаемой как всегда проигры­вавшим графом Ивеличем, вслед же звучал осуждающий голос настоятеля Покровской церкви отца Бориса Албенского.

Девушки в зале умолкали и краснели, двое их кава­леров с деланной невозмутимостью поглаживали усы, а притаившаяся в уголке няня Фадеевна (жена буфетчика) испуганно крестилась. Положение было спасено предпри­имчивой Любочкой. Заговорщическим шепотом она пред­ложила навестить соседку, свою подругу Екатерину. Марковну, по легкому нездоровью оставшуюся сегодня до­ма. Короткое обсуждение, идея одобрена. Фадеевна — напер­сница всех тайн — укутала девушек в шали и душегрейки, и все общество, в составе Кати, ее двух сестер и братьев Тати­щевых, минуя полумрак коридоров, спустилось в сад и, проскользнув через скрытую в заборе калитку, вскоре уже поднималось по балконным ступеням соседнего дома.

Неприбранная девка проводила гостей до дверей гостиной и распахнула их. В комнате плотными клубами плавал та­бачный дым. В руках Екатерины Марковны и сидящего пря­мо на ковре молодого человека, почти подростка, дымились трубки. Увидев гостей, хозяйка поспешила навстречу:

—        Как я рада! Господа, кто незнаком, рекомендую — Алек­сандр Пушкин, мой кузен, сосед, любимец муз.

Пушкин поклонился, живо вскочив:

—        Да мы знакомы уж тысячу лет, вот разве что их сиятель­ства…

Мужчины сдержанно представились. Пушкин метнул на­смешливый взгляд в сторону помрачневшего Алексея Тати­щева. Минутная неловкость была развеяна Любовью Александровной:

—        А ведь мы в шарады пришли играть, так идемте же, а то здесь тесно и танцевать нельзя.

Компания перешла в залу. Подали свечи, их огоньки заиск­рились в зеркальных простенках. Разделившись на две пар­тии, разыграли несколько шарад, с хохотом переодевались в извлеченные из сундуков камзолы и кирасы прадедовских времен. Партия Пушкина, в которой кроме него были заня­ты Катя и меньшой Татищев, проиграла, пришлось отдавать фанты.

Хозяйка села за клавикорды, спиной к обществу. Подглядывая в зеркала, она говорила, что делать проиграв­шему фанту. Екатерине Александровне выпало, надев кира­су, залезть на высокую тумбу и принять позу Афины. Она смутилась, казалось, вот-вот заплачет, умоляюще взглянула на Пушкина. Он спас ее: с канделябром в руке мигом взоб­рался на постамент, скрючившись и гримасничая, напоми­ная чертенка. Самого Пушкина Ивелич, также подсмотрев, приговорила сочинить экспромт. Он молча уселся у камина на корточках… Через несколько минут, когда хозяйка нача­ла наигрывать вальс, непринужденно подошел к Екатерине

Александровне:

—        Позвольте…

Она подала руку, и он повел ее легко и свободно, став, словно выше ростом, чуть откинув курчавую голову. Свет­лые глаза были задумчивы и грустны. Сказал тихо:

—        Я хочу оплатить свой фант.

Затем произнес ей на ухо несколько фраз. Катенька вспыхнула. Кончилась музыка. Ивелич, как всегда бесцеремонно, спросила:

—        И что это вы шептали сейчас Катрин?

Пушкин рассмеялся: вы все видите! Я вас разочарую, то был всего лишь мадригал.

Екатерина Александровна растерянно искала глазами Та­тищевых и, не видя их, вопросительно посмотрела на сестру. Люба серьезно сказала:

—        Боюсь, что их сиятельства уехали по-английски, не про­щаясь…